Купринская "Леночка"0. Купринская "Леночка"0 Куприн леночка краткое содержание
Юную циркачку соблазняет знаменитый клоун. Вскоре он увлекается другой, а девушка в отчаянии бросается из окна.
Аллé! (фр. allez!) - команда в речи артистов цирка, означающая «вперёд!», «марш!».
Allez! - это первое слово, которое Нора помнит с детства. Она выросла в цирке, занималась джигитовкой, акробатикой на трапеции, ходила по канату и всё время, пересиливая боль, слышала: «Allez!».
В шестнадцать лет Нора привлекает внимание знаменитого клоуна Менотти. Он приглашает девушку поужинать, а потом к себе в номер, шепча «Allez!». Почти год Нора ездит с Менотти по городам, помогает ему, верит в его мировое величие.
Вскоре девушка надоедает Менотти, и клоун обращает внимание на воздушную гимнастку Вильсон. Менотти часто избивает Нору и однажды выгоняет её, крича «Allez!». Несмотря на грубое обращение, Нору по-прежнему тянет к нему. Войдя однажды в номер Менотти, девушка застаёт его с Вильсон. Нора кидается на неё, и Менотти с трудом удаётся растащить женщин. Униженно целуя его сапоги, Нора умоляет Менотти не бросать её, но он выгоняет девушку. Нора выходит из номера и видит открытое окно. Пальцы её холодеют, сердце перестаёт биться. Из последних сил она выкрикивает «Allez!» и прыгает вниз.
Загадка любви вечна. Многие писатели и поэты безуспешно пытались разгадать ее. Русские художники слова посвятили великому чувству любви лучшие страницы своих произведений. Любовь пробуждает и невероятно усиливает лучшие качества в душе человека, делает его способным к творчеству. Счастье любви невозможно сравнить ни с чем: душа человека летает, она свободна и полна восторгом. Влюбленный готов обнять весь мир, свернуть горы, в нем открываются силы, о которых он и не подозревал.
Куприну принадлежат замечательные произведения о любви. Это рассказы «Суламифь», «Гранатовый браслет», «Леночка», «Сентиментальный роман», «Фиалки». Тема любви присутствует почти в каждом произведении писателя, отражая одну из ее форм.
Куприн воспевает любовь как чудо, в его произведениях отношение к женщине как к богине. Это было присуще русской культуре и литературе XIX — начала XX века. Куприн представляет любовь как некую силу, которая полностью охватывает и поглощает человека. Но она в то же время дарует людям огромную радость. Влюбленный готов на все ради любви, не хочет потерять ее, какой бы она ни была, и благодарит Бога за этот бесценный дар.
Писатель показывает, что происходит с людьми, в душе которых вспыхивает чистое и светлое чувство, но живут они в обществе, где царят пошлые, лицемерные, извращенные понятия и духовное рабство.
История любви мелкого чиновника контрольной палаты Желткова не оставляет читателя равнодушным. С первого взгляда он влюбляется в девушку, которую видит в ложе цирка. Он понимает, что эта девушка из высшего общества, но для любви нет сословных границ. Огромное чувство Желткова необъяснимо и невозможно в данном обществе, но юноша уверен, что с этой минуты его жизнь принадлежит его избраннице.
Куприн повествует о неземной любви, способной полностью изменить человека. Желтков находит самые восторженные слова, думая о своей возлюбленной. Он считает, что «нет на свете ничего похожего на нее, нет ничего лучше, нет ни зверя, ни растения, ни звезды, ни человека прекраснее» и нежнее ее. Герой узнает, что девушку зовут Верой Николаевной. Вскоре она выходит замуж за князя Шеина, богатого и спокойного человека. Не имея возможности сблизиться, Желтков иногда посылает княгине Вере пылкие письма, на которые она не обращает внимания. Со временем отношения с мужем превращаются в ровные дружеские, но страсти в них нет.
Из-за сословных предрассудков любовь Желткова остается безответной и безнадежной. Теперь он посылает Вере поздравительные открытки по праздникам, не переставая ее безумно любить. Однажды в день рождения Вера получает от Желткова подарок — гранатовый браслет, когда-то принадлежавший его матери. Это единственная ценная вещь, которой владеет юноша. В записке он просит не обижаться на его дерзость и принять подарок.
Вера Николаевна все рассказывает мужу, но в ее душе уже возникают мысли о том, что у нее может быть своя тайна. Женщина удивлена упорством этого тайного поклонника, который уже семь лет постоянно напоминает о себе. Она начинает догадываться, что в ее жизни нет великой любви, способной на жертвы и свершения. Но в обществе люди обходятся без любви, более того, сильные проявления чувств считаются неприличными и презираются. Своими письмами и подарками Желтков позорит порядочную замужнюю женщину. Окружающие издеваются над чувствами молодого человека как над чем-то недостойным. Материал с сайта
Оскорбленные вмешательством в их личную жизнь, брат и муж Веры находят Желткова и требуют прекратить напоминать о себе. Желтков смеется: они хотят, чтобы он перестал любить Веру, а любовь отнять невозможно. Герой Куприна предпочитает покончить собой, поскольку любовь стала для него всей жизнью. Он умирает счастливым, выполнив волю любимой женщины оставить ее в покое. Желтков хочет, чтобы Вера была счастлива, чтобы ложь и клевета не коснулись ее светлого образа.
Потрясенная Вера Николаевна впервые видит Желткова в гробу со спокойной улыбкой на лице. Она окончательно понимает, что «та любовь, о которой мечтает каждая женщина, прошла мимо нее». Соната Бетховена, которую в письме просит послушать Желтков, помогает Вере понять душу этого человека. Свое предсмертное письмо к ней он заканчивает словами: «Да святится имя Твое!»
Куприн идеализирует любовь, считает ее сильнее смерти. Такая сильная, настоящая любовь, по словам генерала Аносова, «бывает раз в тысячу лет». В рассказе писатель показал простого, «маленького», но великого человека, каким его сделало чудо любви.
Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском
На этой странице материал по темам:
- куприн гранатовый браслет сочинение тема любви
- анализ рассказа куприна леночка
- куприн сочинение гранатовый браслет
- отношение веры и князя васильева к чувству желткова
Мой отец был заядлым книгочеем, особенно любил книги на исторические темы. Поскольку другого увлечения у него не было, если не считать садоводство и огородничество в теплое время года, то все свое свободное время отдавал этому занятию, и, где бы мы ни жили, всегда был постоянным читателем ближайшей библиотеки. Домашняя же библиотека умещалась на небольшой этажерке. Из книг, имевшихся в ней, запомнились апельсинового цвета томики сочинений Майна Рида, почему-то забытого сейчас, красочно оформленные произведения Жюля Верна, толстопузый и смешной бравый солдат Швейк на обложке книги Я.Гашека, вальяжный с многозначительным взглядом Козьма Прутков с его «Сочинениями», невзрачные снаружи творения М.Зощенко, М.Шолохова и два объемистых тома французских новеллистов. На особо почетном месте,- верхней полке,- в переплетах цвета морской волны стояло многотомное издание произведений Александра Ивановича Куприна, который был одним из самых любимых писателей отца. Не помню за давностью лет, когда и как проходило мое обучение, но к 5 годам я уже бегло читала детские книжки, а к 10 добралась до М.Рида и Ж.Верна. Встреча с Куприным состоялась гораздо позднее, в юношестве, но и меня он покорил своими произведениями, став и моим любимым писателем, сочинения которого с удовольствием перечитываю сейчас. Никогда мне не приходило в голову, что имя этого человека каким-либо образом отзовется в моей судьбе. Но это случилось.
Когда в 1987 году мы приехали с Алтая в отпуск на Кавказ, решили съездить с родителями моего мужа, Бориса Николаевича, из Черкесска в Пятигорск, дабы отыскать там могилу похороненной в 1953 году в возрасте восьмидесяти двух лет бабушки Бориса по отцовской линии - Софьи Николаевны Араповой. По дороге он мне, между прочим, сказал: «А знаешь, у Куприна есть рассказ «Леночка», так ведь он о моей бабушке Соне, об их юношеской любви с Куприным». Вот это да! Естественно, меня эта информация настолько взволновала и заинтересовала, что я стала выяснять подробности.
Рассказ "Леночка" был написан А.И.Куприным в 1910 году. В нем описана случайная встреча на пароходе двух пожилых людей (а герою - всего 45 лет!), знавших друг друга в детские и юношеские годы. В воспоминаниях персонажей о молодости любовное чувство предстает в возвышенных, просветленно-ностальгических тонах. Это смятение и встряска чувств запомнились на всю жизнь главному герою Возницину, под именем которого Куприн изобразил себя. Прообразом главной героини рассказа, - Елены Владимировны Львовой, в девичестве Юрловой,- стала Сонечка Владимирова (по мужу Арапова).
Софья была дочерью Николая Владимировича Владимирова, который являлся землевладельцем деревни Жмакино в Сердобском уезде; Куприн упоминает это название в «Леночке». Настоящая фамилия Владимирова была Каракозов, он старший брат казненного Дмитрия Владимировича Каракозова, стрелявшего в Александра II 4 апреля 1866 года; фигура Д.Каракозова, выполненная по портретной картине Репина, находится в музее восковых фигур в Санкт-Петербурге. Поскольку фамилия Каракозов была опорочена, то «на основании высочайше утвержденного мнения Государственного Совета от … ноября 1866 г. ему (Николаю Владимировичу) повелено именоваться по фамилии Владимировым, а не Каракозовым», о чем есть удостоверяющий документ.
От брака с Александрой Мильевной Аничковой (ее имя и отчество в «Леночке» не изменены), у Владимировых, кроме Софьи (1871г.р.), была дочь Ольга (1875 г.р.) и сын Аркадий (1870 г.р.). Аркадий был ровесником и товарищем Саши Куприна по кадетскому корпусу. «Ну? Вспомните своего товарища по корпусу… Аркашу Юрлова», - говорит героиня рассказа. «В корпусе Возницын тесно подружился с одним из товарищей - Юрловым. Каждое воскресенье он, если только не оставался без отпуска, ходил в его семью, а на пасху и рождество, случалось, проводил там все каникулы». По свидетельству архивных документов и воспоминаний поэта и друга Куприна, Ф.Д.Батюшкова, Куприн часто гостил у Владимировых в Жмакино и даже был влюблён в Сонечку Владимирову.
Перед тем как поступать в военное училище, Аркаша тяжело заболел и умер в 1890г. «У него оказалась саркома головы», - говорит в рассказе Елена Владимировна. В семье моего мужа хранится небольшая фамильная икона в серебряном окладе, на обратной стороне которой написано: «На смерть Аркадия».
Софья Николаевна и Ольга Николаевна получили светское образование, учились в институте благородных девиц, обе были очень набожные. Расспрашивает Возницин в рассказе и об Ольге, младшей сестре Леночки. «Олечка окончила медицинские курсы и теперь земским врачом в Сердобском уезде. А раньше она была фельдшерицей у нас в Жмакине. Замуж ни за что не хотела выходить, хотя были партии, и очень приличные»,- отвечает она. На самом деле Ольга Владимирова была в числе первых выпускниц русских врачей - женщин в России, увлекалась живописью; одна из ее картин сохранилась и поныне. Замуж она так и не вышла, последние дни прожила с сестрой Софьей в Пятигорске, совсем ослепнув к старости.
Указания на общение с родом Владимировых встречаются, кроме «Леночки», в романе «Юнкера», очерке «Фараоново племя», рассказе «На охоте». В «Юнкерах» упоминается семья Владимировых и, в частности, «Сонечка Владимирова, в которую он столько раз влюблялся, сколько и разлюблял ее».
Софья Николаевна Владимирова вышла замуж за владельца соседней со Жмакиным деревни Пановка - Петра Петровича Арапова. Летом 1901г. у них гостил Куприн; на одном из писем Л.И. Елпатьевской Куприн указал свой адрес: «Сердобск, Саратовской губернии в деревню Пановку Петру Петровичу Арапову для Саши Куприна».… «Люди, у которых я живу, - хорошие люди, славные и простые, хлебосольные и набожные. Веруют в Иоанна Кронштадтского, перед обедом крестятся и убеждены, что тараканы к счастью…». Вместе с Петром Петровичем они ходили на охоту, приглашали и слушали цыган, ездили по соседям - помещикам. В Пановке Куприн написал ряд рассказов.
В семье Араповых тогда росли две дочери: Александра и Милица, сын Пётр, а в 1901 году, когда гостил Куприн, уже родился младшенький, Коля (20 декабря 1900г.) - отец моего мужа Бориса. С.Н.Владимирова - Арапова в письме к писателю А.Храповицкому от октября 1948 года из Пятигорска вспоминала, что Куприн приехал в Пановку из Ялты от Чехова, давал ее детям целовать портрет Антона Павловича, говоря, что это «очень хороший дядя»…
А могилу бабушки Сони мы так и не нашли; Николай Петрович, к сожалению, четко не помнил ее место расположения,- все-таки ему тогда уже было почти 87 лет, да и кладбище очень изменилось: выросли деревья, на месте старых могил появились новые. Старики редко куда выезжали, поэтому могила Софьи Николаевны долгие годы оставалась в забвении. Но остались фотографии, некоторые реликвии и память о купринской Леночке.
А. И. Куприн
Проездом из Петербурга в Крым полковник генерального штаба Возницын нарочно остановился на два дня в Москве, где прошли его детство и юность. Говорят, что умные животные, предчувствуя смерть, обходят все знакомые, любимые места в жилье, как бы прощаясь с ними. Близкая смерть не грозила Возницыну, – в свои сорок пять лет он был еще крепким, хорошо сохранившимся мужчиной. Но в его вкусах, чувствах и отношениях к миру совершался какой-то незаметный уклон, ведущий к старости. Сам собою сузился круг радостей и наслаждений, явились оглядка и скептическая недоверчивость во всех поступках, выветрилась бессознательная, бессловесная звериная любовь к природе, заменившись утонченным смакованием красоты, перестала волновать тревожным и острым волнением обаятельная прелесть женщины, а главное, – первый признак душевного увядания! – мысль о собственной смерти стала приходить не с той прежней беззаботной и легкой мимолетностью, с какой она приходила прежде, – точно должен был рано или поздно умереть не сам он, а кто-то другой, по фамилии Возницын, – а в тяжелой, резкой, жестокой, бесповоротной и беспощадной ясности, от которой на ночам холодели волосы на голове и пугливо падало сердце. И вот его потянуло побывать в последний раз на прежних местах, оживить в памяти дорогие, мучительно нежные, обвеянные такой поэтической грустью воспоминания детства, растравить свою душу сладкой болью по ушедшей навеки, невозвратимой чистоте и яркости первых впечатлений жизни.
Он так и сделал. Два дня он разъезжал по Москве, посещая старые гнезда. Заехал в пансион на Гороховом поле, где когда-то с шести лет воспитывался под руководством классных дам по фребелевской системе. Там все было переделано и перестроено: отделения для мальчиков уже не существовало, но в классных комнатах у девочек по-прежнему приятно и заманчиво пахло свежим лаком ясеневых столов и скамеек и еще чудесным смешанным запахом гостинцев, особенно яблоками, которые, как и прежде, хранились в особом шкафу на ключе. Потом он завернул в кадетский корпус и в военное училище. Побывал он и в Кудрине, в одной домовой церкви, где мальчиком-кадетом он прислуживал в алтаре, подавая кадило и выходя в стихаре со свечою к Евангелию за обедней, но также крал восковые огарки, допивал «теплоту» после причастников и разными гримасами заставлял прыскать смешливого дьякона, за что однажды и был торжественно изгнан из алтаря батюшкой, величественным, тучным старцем, поразительно похожим на запрестольного бога Саваофа. Проходил нарочно мимо всех домов, где когда-то он испытывал первые наивные и полудетские томления любви, заходил во дворы, поднимался по лестницам и почти ничего не узнавал – так все перестроилось и изменилось за целую четверть века. Но с удивлением и с горечью заметил Возницын, что его опустошенная жизнью, очерствелая душа оставалась холодной и неподвижной и не отражала в себе прежней, знакомой печали по прошедшему, такой светлой, тихой, задумчивой и покорной печали…
«Да, да, да, это старость, – повторял он про себя и грустно кивал головою. – Старость, старость, старость… Ничего не поделаешь…»
После Москвы дела заставили его на сутки остановиться в Киеве, а в Одессу он приехал в начале страстной недели. Но на море разыгрался длительный весенний шторм, и Возницын, которого укачивало при самой легкой зыби, не решился садиться на пароход. Только к утру страстной субботы установилась ровная, безветренная погода.
В шесть часов пополудни пароход «Великий князь Алексей» отошел от мола Практической гавани. Возницына никто не провожал, и он был этим очень доволен, потому что терпеть не мог этой всегда немного лицемерной и всегда тягостной комедии прощания, когда бог знает зачем стоишь целых полчаса у борта и напряженно улыбаешься людям, стоящим тоскливо внизу на пристани, выкрикиваешь изредка театральным голосом бесцельные и бессмысленные фразы, точно предназначенные для окружающей публики, шлешь воздушные поцелуи и наконец-то вздохнешь с облегчением, чувствуя, как пароход начинает грузно и медленно отваливать.
Пассажиров в этот день было очень мало, да и то преобладали третьеклассные. В первом классе, кроме Возницына, как ему об этом доложил лакей, ехали только дама с дочерью. «И прекрасно», – подумал офицер с облегчением.
Все обещало спокойное и удобное путешествие. Каюта досталась отличная – большая и светлая, с двумя диванами, стоявшими под прямым углом, и без верхних мест над ними. Море, успокоившееся за ночь после мертвой зыби, еще кипело мелкой частой рябью, но уже не качало. Однако к вечеру на палубе стало свежо.
В эту ночь Возницын спал с открытым иллюминатором, и так крепко, как он уже не спал много месяцев, если не лет. В Евпатории его разбудил грохот паровых лебедок и беготня по палубе. Он быстро умылся, заказал себе чаю и вышел наверх.
Пароход стоял на рейде в полупрозрачном молочно-розовом тумане, пронизанном золотом восходящего солнца. Вдали чуть заметно желтели плоские берега. Море тихо плескалось о борта парохода. Чудесно пахло рыбой, морскими водорослями и смолой. С большого баркаса, приставшего вплотную к «Алексею», перегружали какие-то тюки и бочки. «Майна, вира, вира помалу, стоп!» – звонко раздавались в утреннем чистом воздухе командные слова.
Когда баркас отвалил и пароход тронулся в путь, Возницын спустился в столовую. Странное зрелище ожидало его там. Столы, расставленные вдоль стен большим покоем, были весело и пестро убраны живыми цветами и заставлены пасхальными кушаньями. Зажаренные целиком барашки и индейки поднимали высоко вверх свои безобразные голые черепа на длинных шеях, укрепленных изнутри невидимыми проволочными стержнями. Эти тонкие, загнутые в виде вопросительных знаков шеи колебались и вздрагивали от толчков идущего парохода, и казалось, что какие-то странные, невиданные допотопные животные, вроде бронтозавров или ихтиозавров, как их рисуют на картинах, лежат на больших блюдах, подогнув под себя ноги, и с суетливой и комической осторожностью оглядываются вокруг, пригибая головы книзу. А солнечные лучи круглыми яркими столбами текли из иллюминаторов, золотили местами скатерть, превращали краски пасхальных яиц в пурпур и сапфир и зажигали живыми огнями гиацинты, незабудки, фиалки, лакфиоли, тюльпаны и анютины глазки.
К чаю вышла в салон и единственная дама, ехавшая в первом классе. Возницын мимоходом быстро взглянул на нее. Она была некрасива и немолода, но с хорошо сохранившейся высокой, немного полной фигурой, просто и хорошо одетой в просторный светло-серый сак с шелковым шитьем на воротнике и рукавах. Голову ее покрывал легкий синий, почти прозрачный, газовый шарф. Она одновременно пила чай и читала книжку, вернее всего французскую, как решил Возницын, судя по компактности, небольшому размеру, формату и переплету канареечного цвета.
Что-то страшно знакомое, очень давнишнее мелькнуло Возницыну не так в ее лице, как в повороте шеи и в подъеме век, когда она обернулась на его взгляд. Но это бессознательное впечатление тотчас же рассеялось и забылось.
Скоро стало жарко, и потянуло на палубу. Пассажирка вышла наверх и уселась на скамье, с той стороны, где не было ветра. Она то читала, то, опустив книжку на колени, глядела на море, на кувыркавшихся дельфинов, на дальний красноватый, слоистый и обрывистый берег, покрытый сверху скудной зеленью.
Возницын ходил по палубе, вдоль бортов, огибая рубку первого класса. Один раз, когда он проходил мимо дамы, она опять внимательно посмотрела на него, посмотрела с каким-то вопрошающим любопытством, и опять ему показалось, что они где-то встречались. Мало-помалу это ощущение стало беспокойным и неотвязным. И главное – офицер теперь знал, что и дама испытывает то же самое, что и он. Но память не слушалась его, как он ее ни напрягал.
И вдруг, поравнявшись уже в двадцатый раз с сидевшей дамой, он внезапно, почти неожиданно для самого себя, остановился около нее, приложил пальцы по-военному к фуражке и, чуть звякнув шпорами, произнес:
– Простите мою дерзость… но мне все время не дает покоя мысль, что мы с вами знакомы или, вернее… что когда-то, очень давно, были знакомы.
Она была совсем некрасива – безбровая блондинка, почти рыжая, с сединой, заметной благодаря светлым волосам только издали, с белыми ресницами над синими глазами, с увядающей веснушчатой кожей на лице. Свеж был только ее рот, розовый и полный, очерченный прелестно изогнутыми линиями.
– И я тоже, представьте себе. Я все сижу и думаю, где мы с вами виделись, – ответила она. – Моя фамилия – Львова. Это вам ничего не говорит?
– К сожалению, нет… А моя фамилия – Возницын.
Глаза дамы вдруг заискрились веселым и таким знакомым смехом, что Возницыну показалось – вот-вот он сейчас ее узнает.
– Возницын? Коля Возницын? – радостно воскликнула она, протягивая ему руку. – Неужели и теперь не узнаете? Львова – это моя фамилия по мужу… Но нет, нет, вспомните же наконец!.. Вспомните: Москва, Поварская, Борисоглебский переулок – церковный дом… Ну? Вспомните своего товарища по корпусу… Аркашу Юрлова…